Или, может быть, это был звёздный час актрис Карин Вирц и Татьяны Лукиной, которые на двух языках декламировали, да нет - проживали на глазах у зрителя лихорадящие чувством строки легендарной музы шестидесятников.
А разве не был этот вечер чем-то совершенно особенным в жизни молодого литературоведа Светланы Киршбаум? Впервые она выступила перед театральной публикой со своим докладом о жизни и творчестве поэтического идола второй половины 20-го века самой большой страны в мире.
И даже для Герда Руге – немецкого журналиста-легенды, вещавшего на протяжение четверти века из Москвы на Первый канал западногерманского телевидения, и состоявшего в тесной дружбе с легендами русской и советской поэзии, от Бориса Пастернака до Булата Окуджавы и Андрея Вознесенского. Его выступление с воспоминаниями о «несравненной» Белле Ахатовне, стало чем-то особенным, дорогим и трогательным.
Ну, а что говорить о зрителе, который затаив дыхание слушал этого необыкновенного человека, оказавшего честь МИРовцам, придя в мюнхенский культурный центр «Зайдл-вилла» на этот вечер, в память ушедшей год назад всеми любимой поэтессы. Слушая Герда Руге, окунаясь в его воспоминания о том лихом и загадочном времени, когда народ тысячами рвался на вечера поэзии в Лужники, как сегодня рвутся только что на футбол, невольно начинаешь завидовать шестидесятникам, их надеждам, их вере, их силе и красоте.
Судя по их произведениям, самое святое для них было понятие - дружба. Её они воспевали в своих стихах, она была их хлебом и их молитвой.
Как далеки мы сегодня от этого времени…
Серебряный век поэзии, Золотой век поэзии… Каким же был век шестидесятников, век, так называемой, оттепели? Если судить по стихам Беллы Ахмадулиной, он был век Друзей.
Моих друзей прекрасные черты…
Да будем мы к своим друзьям пристрастны!..
А я люблю товарищей моих!
Несомненно, МИРовский вечер был звёздным часом для всех нас, всех присутствующих на сцене и в зрительном зале, и может быть, немножко и для тех, кого мы вспомнили - с тоской, любовью и благодарностью.
Раиса Коновалова, Мюнхен
Фото: Лидия Вишневская
***
Мои товарищи
1.
- Пока! - товарищи прощаются со мной.
- Пока! - я говорю. - Не забывайте! -
Я говорю: - Почаще здесь бывайте! -
пока товарищи прощаются со мной.
Мои товарищи по лестнице идут,
и подымаются их голоса обратно.
Им надо долго ехать-де Арбата,
до набережной, где их дома ждут.
Я здесь живу. И памятны давно
мне все приметы этой обстановки.
Мои товарищи стоят на остановке,
и долго я смотрю на них в окно.
Им летний дождик брызжет на плащи,
и что-то занимается другое.
Закрыв окно, я говорю: - О горе,
входи сюда, бесчинствуй и пляши!
Мои товарищи уехали домой,
они сидели здесь и говорили,
еще восходит над столом дымок -
это мои товарищи курили.
Но вот приходит человек иной.
Лицо его покойно и довольно.
И я смотрю и говорю: - Довольно!
Мои товарищи так хороши собой!
Он улыбается: - Я уважаю их.
Но вряд ли им удастся отличиться.
- О, им еще удастся отличиться
от всех постылых подвигов твоих.
Удачам все завидуют твоим -
и это тоже важное искусство,
и все-таки другое есть Искусство,-
мои товарищи, оно открыто им.
И снова я прощаюсь: - Ну, всего
хорошего, во всем тебе удачи!
Моим товарищам не надобно удачи!
Мои товарищи добьются своего!
А.Вознесенскому
2.
Когда моих товарищей корят,
я понимаю слов закономерность,
но нежности моей закаменелость
мешает слушать мне, как их корят.
Я горестно упрекам этим внемлю,
я головой киваю: слаб Андрей!
Он держится за рифму, как Антей
держался за спасительную землю.
За ним я знаю недостаток злой:
кощунственно венчать "гараж" с "геранью",
и все-таки о том судить Гераклу,
поднявшему Антея над землей.
Оторопев, он свой автопортрет
сравнил с аэропортом, - это глупость.
Гораздо больше в нем азарт и гулкость
напоминают мне автопробег.
И я его корю: зачем ты лих?
Зачем ты воздух детским лбом таранишь?
Все это так. Но все ж он мой товарищ.
А я люблю товарищей моих.
Люблю смотреть, как, прыгнув из дверей,
выходит мальчик с резвостью жонглера.
По правилам московского жаргона
люблю ему сказать: "Привет, Андрей!"
Люблю, что слова чистого глоток,
как у скворца, поигрывает в горле.
Люблю и тот, неведомый и горький,
серебряный какой-то холодок.
И что-то в нем, хвали или кори,
есть от пророка, есть от скомороха,
и мир ему - горяч, как сковородка,
сжигающая руки до крови.
Все остальное ждет нас впереди.
Да будем мы к своим друзьям пристрастны!
Да будем думать, что они прекрасны!
Терять их страшно, бог не приведи!
***
