Воскресная литературная страница. Владимир Алтунин - "Муха" и "Перо павлина"
Муха гоняла по краю граненого стакана, стоявшего на столе уже где-то с полчаса. Он сидел, подперев голову рукой, и наблюдал за процессом.
Временами она останавливалась, опускала хоботок в его портвейн, налитый почти до краю, и снова неслась по кругу, вновь останавливалась, и опускала в вино уже свои лапки, быстро-быстро ими перебирая. Эта мелкая дрянь не улетала, очевидно, ей понравился вкус, в этом она не была оригинальна, любил его и он, но зачем же в его портвейне мыть ноги? Когда же она, наконец, напьется, или надышится, вырубится, и можно будет, наконец, приступить к процедуре опохмелки. Не прогонял он ее еще и по причине, что не любил пить один, какая-никакая, а все-таки компания. Нет, конечно, были исключения из правила, но нужно стараться сохранять приличия. Ведь в одиночку пьют лишь алкоголики, а себя он считал всего лишь в меру потребляющим индивидом. Просто у каждого своя мера.
Муха же, видно, потеряла голову от привалившего ей счастья, и не могла никак выбрать себе место, чтобы предаться предстоящему блаженству. Почему-то портвейн ее совсем не брал, и терпение начинало заканчиваться. Он и так ждал уже достаточно, побеждая безумное желание осушить стакан, ведь состояние после вчерашнего было просто никакейшн. Голова трещала, сушняк, и тут эта сволочь, с которой он решил великодушно поделиться, и проявил настоящий гуманизм, взял в свою компанию, никак не может принять, сколько ей надо на грудь, и благородно красиво свалить, освободив ему место. Нет, наверняка портвейн ей понравился, и она просто растягивает удовольствие.
Кто любит в этом мире виски, кому-то нравится коньяк, или водка, кто-то не мыслит себе жизни без красного вина, кое-кто делает вид, что без ума от кубинского рома, он же обожал портвейн. Но не тот, что приготовлен из винограда, выращенного в солнечной долине реки Дору, а свой, ординарный, белый, местного разлива. Даже много лет назад, в эпоху повального дефицита, он не изменял своим предпочтениям, и мог на электричке поехать в пригород, для пополнения своих быстро таящих запасов.
Муха же не проявляла никаких признаков опьянения, хоботок в вино уже почти не опускала, а работала все больше лапками, может, она мочит лапки, и потом их облизывает? Поскольку все манипуляции муха проводила с сумасшедшей скоростью, подтверждения своим догадкам получить не получалось. Наконец, он решил ее побеспокоить, согнал рукой со стакана, и с чувством его опрокинул. Портвейн согревающее опустился по пищеводу вниз, и почти сразу головная боль стала стихать. Окружающие предметы стали приобретать привычную отчетливость, стук сердца в ушах становился все тише, дрожь рук почти прекратилась, прошло головокружение, словом, он начал приходить в норму.
Он взял блюдце, накапал туда из стакана остатки портвейна, достал из холодильника ветчину, отрезал кубик, и положил в блюдце рядом с лужицей портвейна, немного отодвинув от себя. Почти сразу муха приземлилась на блюдце. Он снова подпер ладонью голову и погрузился в созерцание происходящего.
По мере того, как тепло портвейна все более растекалось по его телу, его отношение к мухе начало в корне меняться. Она уже совсем не казалась ему отвратительным созданием, он даже начал испытывать к ней некое подобие симпатии. Она была серой, а не отвратительной зеленой, покрытая редкими волосками, брюшко желтоватое, и эти огромные темно-красные глаза. Вот если бы у человека были такие, можно было видеть, что творится вокруг, одно неудобство, глаза такие большие, что панамку уже не оденешь, каждый глаз размером с пол-башки. Чем больше он на нее смотрел, тем больше она ему нравилась и вызывала уважение. Не зря ведь великие Гомер и Лукиан обессмертили ее в своих творениях! Мухи видели как людишки лазили по деревьям, и вообще, если бы не они, то мир уже давно утонул бы в нечистотах. Нет, определенно, очень нужное природе создание, не то что человек, который только и может, что гадить вокруг себя. Мозги начали потихоньку восстанавливать работоспособность, и он начал вытягивать из закоулков памяти пословицы про муху:
«Как выпили варенухи, так и загудели, как мухи», «А муха зря не сядет!», «Был бы мед, а муха и из Багдада прилетит», «И царю в миску муха попадает». Все, достаточно. Он прекратил рыться в закоулках своей памяти, сейчас явно не время, и принял решение. Тихонько поднялся, достал из шкафчика небольшой прозрачный пластиковый контейнер и снова сел за стол. Муха никуда не улетала.
Выждав момент, когда она опустит свой хоботок в портвейн, резко накрыл ее сверху контейнером: «Что, не ожидала? Никогда не знаешь, что ждет тебя впереди. Так и человек. Сегодня ты наслаждаешься ароматом дорогой кожи в салоне «Бентли», а завтра уже мучаешься от миазмов стоящей под кроватью утки».
Муха взлетела, сделала несколько маленьких кругов, пару раз ударилась в прозрачную стенку, особо не расстроилась, снова уселась, и продолжила наслаждаться его портвейном, похоже, ее все устраивало. Он взял нож, и проковырял в контейнере несколько отверстий, чтобы был доступ свежего воздуха, взял фломастер, витиевато сверху написал «ЖУЖА», и поставил дату.
Не спеша собрался и выдвинулся на работу. Идти ему было недалеко, состояние его нормализовалось, и он шел, любуясь цветением каштанов. Его домашняя пленница не выходила у него из головы всю дорогу, он почти все время думал о ней, какое все-таки интересное создание, любопытно, она наклюкается до беспамятства, или знает меру?
Напротив его работы уже, как всегда, был открыт небольшой бар. За стойкой стоял невысокого роста, бородатый бармен Жорик, неопределенного возраста, ему можно было дать и тридцать, и сорок, и полтинник. Белоснежной салфеткой он натирал и так сверкающие бокалы. Он кивнул, здороваясь, достал отдельно стоящую бутылку портвейна, граненый стакан, поставил на стойку и положил рядом леденец. Такой портвейн из всех посетителей пил он один, да и единственный, кто предпочитал граненый стакан.
Положив на стойку бара купюру, чокнулся с пустой рюмкой бармена, влил в себя стакан, и бросил в рот конфету. Бармен был давно ему хорошо знаком, тот когда то преподавал в сельхозакадемии, и должен знать ответ на его вопрос: «Жорик, сколько живет муха?»
Тот сделал еще более умное лицо: «Их в природе насчитывается сорок тысяч видов, живут от восьми дней до нескольких месяцев, вас какая интересует, навозная?»
- Нет, небольшая такая, серенькая, с красными глазищами.
- Все ясно. Муха комнатная, муска доместика! Живет от восьми до двадцати дней.
- Всего то? - Ему стало грустно. - А белая мышь?
- До трех лет.
- Ну, это же совсем другое дело! Спасибо! - и он довольный, покинул бар.
Перейдя на противоположную сторону улицы, вошел в монументальное здание с колоннами, и оказазался в просторном вестибюле.
Поднялся по мраморной лестнице на второй этаж, прошел по длинному коридору, вошел в кабинет, и закрыл за собой дверь с висящей на ней сверкающей латунной табличкой: «Директор театра Муха Петр Сигизмундович».
***
Что может быть противнее теплого молочного супа с лапшой и плавающей сверху сморщенной пенкой? Только вторая тарелка подряд этой же гадости. А Восик только что вернулся с второй тарелкой, которую, как добавку, получил у румяной, добродушной поварихи, и теперь смотрел на содержимое, раздумывая, как бы одолеть всю эту мерзость. Повариха, видать, решила, что он из голодного края, ибо из полутора-двух сотен ребятишек, завтракающих в просторной столовой противотуберкулезного санатория, за добавкой обратился он один. Она еще из жалости уложила ему сверху кусок сливочного масла, которое, пока он шел к своему столику, растаяло, и покрыло все сверху рыжим, противным слоем. Хлеб, как назло, тоже был невкусный, коричневый, как кирпич, порезанный на рассыпающиеся большие ломти, не то, что родной киевский батон, или украинский.
Все это было даже более отвратительно, чем рыбий жир или касторка, которые он на нюх не переносил, как и большинство ребятишек. Вокруг стоял дикий ор, детвора заканчивала завтракать, и вела себя как обычно, весело и шумно.
Восику радоваться особо было нечего, он был сегодня угрюм и сосредоточен, ведь сегодня он должен был провернуть преответственнейшую операцию. Ему просто необходимо было хорошо поесть, у него впереди долгий путь, и неизвестно, когда получиться в следующий раз что то положить в рот. Он с огромным усилием заставил себя съесть и эту тарелку с тремя кусками хлеба, и положил ложку.
На дне осталась только мерзкая студенистая пенка, он так и не смог побороть отвращение, и откинулся на спинку стула, чтобы дать возможность этим помоям опуститься немного по пищеводу вниз, не хватало еще растерять завтрак по дороге.
Осталось незаметно растолкать хлеб по карманам, но ему уже казалось, что за ним наблюдают. Он сидел за отдельным столиком, как на витрине, в стороне от всех детей, и на его столе стояла большая табличка с зловещей надписью «КАРАНТИН». Ему казалось, что он кожей чувствует на себе чей то взгляд, но как ни крутил головой, так его и не поймал, наверное, показалось. Третий день он на этом, придуманном какими-то садистами карантине, а положено пять, еще два дня, а вдруг он привез с собой какую-то заразу, но он не позволит этим докторам так над собой издеваться, и сегодня же сделает отсюда ноги домой, в Киев.
Когда его папа привез в эти сказочные места южного берега Крыма, для лечения плеврита, он и подумать не мог, что придется бежать из этой сказки, но он им не подопытный кролик, хватит, сыт по горло их фашистскими порядками, не на того напали. Отдельная комната в хозяйственном корпусе, отдельный стол в столовой, запрет подходить к другим детям, ежедневный медосмотр, с заглядыванием в самые укромные места, прямо концлагерь какой-то. Если бы не павлин, которого он почти приручил за эти дни, подкармливая его хлебом, то можно было вообще двинуться. Когда он впервые увидел эту птицу, она повергла его в шок.
Он, конечно, не раз видел павлинов в киевском зоопарке, но этот красавец со своим гигантским, всех цветов радуги хвостом, был сказочно восхитителен. Если б у него еще перо выдернуть, и сделать из него ручку, вставив внутрь стержень, как он сделал в прошлом году из гусиного, привезенного из деревни, было бы просто классно. А как было бы улетно, у одноклассницы Таньки, что сидит в классе перед ним, щекотать за ухом! Ведь будет еще удобнее, оно же намного длиннее гусиного, и как все будут завидовать!
Нет, надо будет его Таньке подарить, ведь он же в нее втайне, безнадежно влюблен. И угораздило же его подхватить этот плеврит, три месяца в клинике, три месяца здесь, Танька, точно его забудет, за ней ведь столько мальчишек ухаживают.
Санаторий располагался в удивительном месте Крыма - Симеизе, почти у самого моря, со своим пляжем, и шикарным старым парком, спускающимся к морю. Восик впервые, за свои восемь лет видел горы, море, и пальмы. Красотища, конечно, неописуемая. Но все таки приходится отсюда двигать. Сегодня воскресенье, персонала в санатории минимум, словом, самое подходящее время. Оставленных папой денег на сладости должно хватить на дорогу, и уже завтра, максимум послезавтра, он станет на цыпочки перед дверью своей квартиры на Печерске, и нажмет кнопку звонка. А ошарашенной матушке, открывшей дверь скажет:«А вот и я!»
Наконец, завтрак закончился, и все дети дружно покинули столовую. Восик поднялся, отнес грязную посуду, пошел к себе в палату, и начал собираться в дорогу. Хотя на улице был апрель, и днем все уже ходили в рубашках, он одел куртку, ведь в Киеве еще может быть холодрыга, разложил , хоть и с трудом, по многочисленным глубоким карманам деньги, хлеб, бутылку воды, и как самое ценное, две свои любимые книги «Приключения Тома Сойера» и «Маугли». На всякий случай, выглянул в окно - все спокойно, и вышел в парк. Никто за ним не следил, дети все уже играли на площадках, взрослые были заняты своими важными делами, никому он был не нужен, до обеда его не хватятся, и он уже будет далеко. Незаметно, через кусты, минуя дорожки, направился к забору, и тут же натолкнулся на павлина. Тот распустил, как гигантский веер свой шикарный хвост, и вытанцовывал перед кокетничающей с ним курицей. Павлин стоял к нему задом, целиком занятый ухаживаниями.
Восик не раздумывая, сделал прыжок, и в руках у него оказалось сказочное перо. Павлин противно прокричал, и вслед за своей курицей скрылся в кустах. Хорошее начало длинной дороги. Он без особого труда перелез через двухметровый забор, и оказался на пустынной улице. Разве есть в мире преграды для задумавшего что-то мальчишки? Он направился в сторону шоссе, и через двадцать минут остановился у дорожного знака: «Ялта - 23 км».
Он учился во втором классе, и таблица умножения ему уже была хорошо знакома, хоть и терпеть не мог арифметики, скукотища. Поумножав в голове, пришел к выводу, что идти ему часов пять- шесть, даже не спеша. В Ялте он сядет на троллейбус, и сегодня вечером уже должен быть в Симферополе, там нужно будет проникнуть в какой либо поезд до Киева, в крайнем случае, заберется в товарняк, и завтра утром он должен уже быть дома. Как ему казалось, все дороги должны вести в самый большой и красивый город на земле, его родной Киев.
Восик вышел на шоссе, и бодро двинул в сторону Ялты. Время бежало быстро, идти он тоже старался идти как можно бойко, мимо проносилось множество машин, слева горы, справа море с силуэтами кораблей не давали скучать, и постоянно занимали его внимание. Пару раз он остановился перекусить хлебом с водой, а когда вода закончилась - напиться из бегущего с гор ручья. Куртку он уже давно снял, нес ее под мышкой, в другой руке бережно держал павлинье перо, это создавало некоторое неудобство, рука под курткой потела, и ее постоянно приходилось менять, а так дорога была прекрасна, хоть и нелегка с непривычки.
Наконец, после шести часов пути Восик, уставший и голодный вошел в Ялту. Он шел по улице мимо одноэтажных домиков, раздумывая, где бы перекусить. И вдруг в нос ударил запах жареной картошки с чесноком. Закружилась голова, и он остановился, как вкопанный, не в силах сдвинуться с места. Сейчас он был уверен, что в мире нет ничего вкуснее этого простого блюда.
Запах шел из окон домика, утопающего в цветущем саду. Открылась калитка, на улицу вышла девчонка с полной тарелкой жареной картошки и уложенной сверху яичницей-глазуньей, села на лавочку, и начала это энергично уплетать за обе щеки, временами кусая еще бутерброд с маслом. Это уже было слишком, и Восик такого вытерпеть не мог.
Девчонка была на пару лет старше его, с шикарной косой и большими синими глазами, как у Таньки, только не такая красивая. Он набрался храбрости, и подошел, сделав, как можно более равнодушный вид: «Приятного аппетита!» В ответ она что то промычала с полным ртом, очевидно «Спасибо». Восик продолжал стоять, раздумывая, с какой стороны к ней бы подойти, когда, девчонка прожевала, и спросила: «Есть хочешь?» - «Угу».
Она кивнула, поднялась, и повела его на веранду, где у плиты колдовала, очевидно, ее бабушка. Она усадила Восика за стол, и перед ним на большой тарелке выросла гора картошки с яичницей. Не теряя зря времени, Восик начал топтать, было безумно вкусно, и тарелка довольно быстро опустела, а у него, как всегда, после плотной еды стали слипаться глаза.
Бабушка стала расспрашивать, кто он и откуда, а Восик, не привыкший врать, все ей рассказал про свои похождения и планы, тем более, что ему хотелось повыделываться перед девчонкой, вот, мол, какой он уже взрослый, может и до Киева добраться самостоятельно. Выпив чашку цветочного чая, и отогнав немного сонливость, он галантно поблагодарил хозяев и вышел в их сопровождении во двор.
Из за забора же выглядывала включенная мигалка патрульной машины, его здесь уже ждали. Все, приехали. С набитым животом бежать он не мог, пришлось садиться в машину в сопровождении двух вежливых милиционеров. Укоризненно глядя на бабушку с внучкой, все же помахал им рукой на прощанье.
Пока машина ехала в участок, ему рассказали, что он уже объявлен в общегосударственный розыск, и вся милиция страны с утра стоит на ушах. На территории санатория, на одной из дорожек были обнаружены бурые пятна, с которыми сейчас работают эксперты, изучая, а вдруг это кровь? Восик их лениво слушал, готовый в любой момент где-нибудь прислонить голову и закемарить. Наконец, его привезли в околоток, где вручили старшине с гигантским животом, который поставил перед ним глубокую тарелку, полную шоколадных конфет, и достал шашки, с предложением сыграть.
Хоть и дико хотелось спать, Восик согласился, только выбрал игру в Чапаева, в которую почти никогда не проигрывал, доведя мастерство щелчка по шашке до совершенства. Старшина изредка отлучался, чтобы утихомирить буянивших клиентов участка, и снова возвращался, потирая руки, которыми только что, очевидно, хорошо поработал.
Где то через час в дверях появилась делегация из санатория, в составе директора, главврача и женщины-педагога, которые сначала что-то долго писали за столом, а потом им вручили Восика, под роспись, как большую цацу, с напутствием не спускать с него глаз. Директор санатория приехал на своей машине, где его ждала рыжая мартышка на цепочке, которую он привез из Африки. Восик недолго поиграл с обезьянкой, она попыталась стащить у него перо, он не дал, и она несильно укусила его за палец.
По приезде в санаторий его торжественно препроводили в группу, познакомили с детьми, и уложили спать. Восик натянул на голову одеяло, и тут же уснул.
А с утра у него началась совсем другая жизнь. Он был окружен всеобщим вниманием, словно он был единственным наследником британской короны, дети приходили на него смотреть, считали героем, а персонал разве что в рот не заглядывал. Через несколько дней его назначили старостой, и те три месяца, что он здесь провел на оздоровлении, пролетели как один день, и мысли бежать у него больше не возникало.
Только тот павлин, у которого он выдернул перо, при виде Восика всегда начинал кричать диким, противным голосом, и сразу исчезал в кустах. А перо из его хвоста Восик сохранил, и оно ждало того дня, когда он вернется домой и подарит его Таньке.
***
